Я - РУССКИЙ

Я выхожу из дома. Да, да, у нас свой дом! Коттедж. Вилла. Особняк. Правда, двор общий. Как и одноочковый туалет. Как ни странно, хозяев во дворе четверо, а туалет всего один. В этом нет никаких неудобств, но вот когда приезжают говночисты, начинаются споры о том, кому платить за их услуги.

Илья Сергеевич, бывший милиционер, которому из-за страшных запоев пришлось расстаться с милицейской формой, всегда заявляет, что последний раз платил он. Дядя Миша, молчаливый грузный рабочий с мясокомбината, тоже уверяет, что последним платил именно он. Такого же мнения о самих себе мой отец и Лешка-Шкалик, который всегда в подобных случаях бывает сильно пьян, но при деньгах. Поэтому, да еще потому, что Шкалик крайне щупл, приходится платить именно ему.
Кстати, кран тоже один на весь двор, но это не разъединяет. Наоборот. Ведь как только кран ломается, чинить его собираются все мужчины, а женщины сразу начинают хлопотать о закуске.

Так вот, я выхожу из дома, выхожу из калитки. Мне восемь лет. Я - русский. Я еще не знаю, какое проклятие свершается надо мной. Я только знаю, что я - русский. Господи, ну почему я не родился на каких-нибудь полторы тысячи километров западнее или южнее? Ведь моя жизнь могла бы сложиться совершенно иначе. Мне бы не
пришлось идти по грязным улицам в школу, все три этажа которой пропахли керосином. Да, именно керосином! Там так мыли полы. Через четверть века после того, как я отучился в этой школе, ее сровняли с землей и на этом самом месте построили новую. Я был в этой новой школе, и она так же пахла керосином, хотя все уборщицы клянутся всем святым, что осталось у советского человека, доказывая свое неприятие этого нефтепродукта.
Значит, это я пропитался этим проклятым керосином.

А грязь! Вы знаете, что это была за грязь, сквозь которую прорывался я, чтобы попасть в школу, пропахшую керосином? Это была страшная грязь. Она буквально прилипала к резине сапог, забиралась в них, пачкала застиранные форменные брючки и заштопанные застиранные носочки ученика керосиновой школы. Как долго приходилось мыть эти грязные резиновые сапоги в корыте с грязной холодной водой! Как унизительно это было, как противно! Как зябли маленькие худенькие ручонки болезненного впечатлительного мальчишки, которому больше всего на свете нравились сказки, сказки, пахнущие розами и ванилью, но только не керосином.
Господи, ну почему я не родился в другом полушарии? Ведь тогда бы я пел другие песни, а может быть, даже вообще не пел, ведь не всем же Ты, Господи, даешь хороший голос... А в моем полушарии, в керосиновой школе меня заставляли петь.

Я еще тер руки, которые очень долго не могли согреться после грязной и холодной воды в корыте, а учительница угрюмо диктовала слова песни, которую суждено было учить мне и еще сорока девочкам и мальчикам.
- Будет людям счастье, счастье на века.. - диктовала учительница.

Эту песню каждый день по несколько раз приходилось слышать если не дома, то на улице и в керосиновой школе. Она, песня эта, должна была компенсировать грязь и неухоженность, царящую вокруг, она должна была наполнять души людей, бредущих сквозь эту грязь, верой, что через двадцать лет все будет иначе, что изобилие хлынет как из рога. А рогов у нас много! Главное, чтобы были рога. А уж хлынет - так хлынет. Все наедимся и оденемся по-человечески, хотя и мещанство думать об этих вещах. Ведь главное - чтобы Светлое будущее было!
Я люблю сказки, но не ложь. Это Светлое будущее было ложью. Я это понял. Но я еще не понимал во всей широте, каким проклятьем проклят я, русский мальчишка, через дикую грязь пробирающийся в пропахшую керосином школу, где ему через силу приходилось петь ненавистные лживые песни.

Я - русский!
Что вы можете знать об этом? Что вы можете знать о моей жизни, если плохо представляете даже мой путь от дома до керосиновой школы? Вы не можете представить этот путь, даже если учились в этой самой школе. Ведь я очень впечатлительный мальчик. Мне этот путь снился каждую ночь. И каждую ночь он становился все длиннее и гаже. Я проваливался в колдобины не по колено, а по грудь, по шейку, а в ямах была уже не жидкая грязь, а вонючая смесь из кала, керосина и радостно-возвышенных песен.

Я - русский!
Я шел сквозь грязь и песни. Я шел и рос. Я уже плохо понимал, сколько мне лет: восемь, сорок или восемьдесят? Я стар, но какая же это старость, если душа полна ожидания чуда, сказки, которая неожиданно сделает меня счастливым. Я могу быть в сказке только в своем воображении, в настоящей жизни я бессилен что-либо сде-
лать. В этой жизни у меня осталось только одно: я - русский. Я иду и проваливаюсь в грязь. И не обижаюсь, когда слышу упреки.
- Ты грязный! - кричат сверху.
А я молча улыбаюсь.
Дойду и отмоюсь. Пройду через грязь и одурь. Я должен пройти.
Я - русский.